Это произошло 26 сентября 1967 года. На другой день о том узнала вся страна. Сообщение для подавляющего большинства народа было неожиданным — Шелепин оставался популярен. Сам он позже достаточно спокойно и, по-видимому, объективно описал ход своей политической опалы:
«В один из дней, когда я приехал на очередное заседание Политбюро, меня неожиданно позвал Брежнев. Зашел к нему в кабинет — там еще и Суслов сидит. Это не удивило: все последние годы Брежнев со мной один никогда не разговаривал. В этот раз, обращаясь ко мне, сказал: «Знаешь, надо нам укрепить профсоюзы. Есть предложение освободить тебя от обязанностей секретаря ЦК и направить на работу в ВЦСПС председателем. Как ты смотришь?» Я ответил, что никогда себе работы не выбирал и ни от какой не отказывался. Хотя прекрасно понимал, что не об «укреплении профсоюзов» заботился Генсек. Ему просто нужно было увести меня от активной работы в ЦК.
Брежнев и Суслов (не проронивший, кстати, ни слова) поднялись, и мы перешли в другую комнату, где уже собрались все члены Политбюро. Брежнев повторил все, что сказал мне, заявил, что он и Суслов рекомендуют направить Шелепина в ВЦСПС и что он останется членом Политбюро для повышения авторитета профсоюзов. Все согласились.
Вскоре состоялся съезд профсоюзов, на котором я выступил с отчетным докладом. Перед съездом в беседе с Брежневым и Сусловым предложил в докладе ВЦСПС сказать о главном — о переориентации профсоюзов на защитную функцию как первейшую задачу. Это предложение ими было категорически отклонено.
Работая в ВЦСПС, я высказывал Брежневу ряд предложений, причем делал так, чтобы они исходили как бы от него, а не от меня. В противном случае любые разумные предложения были обречены. Но не помогала и эта уловка…»
Нет никаких сомнений, что Шелепин, человек настойчивый и деятель принципиальный и бескорыстный, попытался как-то оживить жалкое прозябание советских «рабочих организаций», которые в основном занимались распределением путевок на отпуск и устройством пионерских лагерей (ныне наши профсоюзы не занимаются даже этим!). Партийному руководству это было не нужно и даже вредно. Так и досидел тут «Железный Шурик» до полной отставки в 1975 году. Вспоминая, А. Аджубей подытожил: «Друзей Шелепина и тех, кого подозревали в близости к нему, разослали кого куда. Среди опальных было немало моих знакомых, вовсе не причастных к его деятельности, — их наказывали для острастки. В высоких кругах возрадовались низложению Шелепина. Так и говорили: «Не хватало нам этого комсомольского диктатора!»
Три года продлился «медовый месяц» Леонида Ильича во власти. Не совершив никаких переворотов, тем паче — силовых действий, он сделался полновластным и законным хозяином огромной страны и великой советской империи. Неумехе и тупице, каким нынешние телешуты до сих пор рисуют Брежнева, такого не свершить, это ясно.
Однако и тут появились первые темные облачка. В декабре 1966 года скромно отметили 60-летие Леонида Ильича. Ну, отметили, и ладно, почему бы нет? Но потом в «Правде» долго печатали многочисленные поздравления новому Генсеку. Это — уже в пародийной форме — напоминало печально памятный «Поток приветствий» товарищу Сталину после его семидесятилетия в 1949 году…
Вольтова дуга Прага — Пекин
Вопросы внешней политики никогда в предшествующей карьере Брежнева не были ему близки, даже в «пограничной» республике Молдавии… За короткий срок своей деятельности «президента» ему, разумеется, немало пришлось поездить по зарубежным столицам и встречаться со множеством видных иностранцев, но то были встречи сугубо парадные, на которых важные деловые вопросы не решались и даже редко обсуждались. В должности Генсека для Брежнева в этой сфере наступало совершенно иное время, хоть и не сразу.
Тут необходимы предварительные пояснения. Внешнеполитическое ведомство Советского Союза изначально было, так сказать, двухголовым. С одной стороны, классическое, как во всех странах, Министерство иностранных дел, со всеми полагающимися посольствами, консульской службой, дипломатическими нотами, занудным ритуалом переговоров и приемов и т. д. С другой стороны, свою внешнюю политику вела непосредственно партия, еще со времен Коминтерна. В этом ведомстве не имелось ни посольств, ни прочих скучных формальностей. Речь шла о контактах партийного руководства с представителями «братских коммунистических и рабочих партий», как это именовалось на официальном языке. А на неофициальном — с нашей политической агентурой во всем мире.
Ну, «агентура», слово это из враждебного нам западного лексикона. Речь шла о неформальной поддержке наших союзников самого различного толка, от помощи солидным коммунистическим парламентариям в проведении достойного отпуска до передачи денежных средств разного рода заговорщикам, а то и кому похуже. Ясно, что через советского посла в смокинге такое выполнить невозможно. А через полулегальных курьеров — очень даже способно. Еще ленинский Коминтерн имел свои негласные представительства и связи. Под другими, самыми разными вывесками, но это же сохранялось и при Брежневе.
Оба эти ведомства Брежнев принял по наследству от своих предшественников, а поскольку они были весьма солидны, устойчивы и несколько обособлены, то дикие хрущевские преобразования их почти не затронули. Брежнев, уважавший все традиционное, тут тоже оставил все, как оно было. Тем паче что и министерство, и Международный отдел ЦК КПСС возглавляли люди чрезвычайно авторитетные в партии и несомненно большие знатоки своего дела.
Министерство иностранных дел Советского Союза с 1957 года возглавлял Андрей Андреевич Громыко, он провел на своем посту почти тридцать лет бессменно и надолго пережил Леонида Ильича. Конечно, то был не Меттерних, не Бисмарк и не наш князь Горчаков, но деятель он был выдающийся, в чем нет ни малейших сомнений. Крестьянский сын из белорусского села Старые Громыки, он являл собой тип сына трудового народа, допущенного Советской властью к образованию. Был он всего на пару лет старше Брежнева и одного с ним социального происхождения, что облегчало личное общение между ними, а Брежнев, ценивший образование и жизненный опыт, весьма прислушивался к своему министру внешнеполитических дел. К тому же Громыко и в мыслях не имел хоть как-то ослушаться законного Генсека.
Об этой незаурядной личности следует привести некоторые подробности, ибо лучше будет понятен через него образ правления самого Леонида Ильича. Вот что рассказал о покойном начальнике видный советский дипломат А. Добрынин, и вполне объективно:
«Воспитан он был на сталинско-молотовских принципах, хотя как министр имел свою точку зрения. В этом смысле он был более гибок, чем Молотов, но эта гибкость проявлялась им довольно редко. Он мог, не моргнув глазом, десятки раз повторять в беседах или переговорах со своими иностранными коллегами одну и ту же позицию, хотя порой уже было видно, что она изжила или изживает себя. Его отличала высокая дисциплинированность: он самым точным образом выполнял инструкции Политбюро и Генерального секретаря ЦК КПСС, не позволяя себе отойти от них ни на шаг, хотя порой ситуация и могла требовать иного. Судя по всему, эта дисциплинированность и отсутствие каких-либо амбиций в отношении других постов в партийном и государственном руководстве страны и позволили ему так долго находиться на посту министра. К этому следует добавить и следующее: он обладал каким-то природным чутьем определять будущего победителя в периодических схватках за власть в советском руководстве и вовремя становиться на его сторону. Разумеется, его высокий профессионализм никем не ставился под сомнение…
В сущности же в проведении самой внешней политики он (Брежнев) фактически полагался до конца своих дней на Громыко. Последний был для него, пожалуй, как Даллес для Эйзенхауэра, хотя наш министр старался не особенно подчеркивать свою главенствующую роль в этих делах среди своих коллег по Политбюро. Громыко оставался дипломатом и в высших эшелонах власти, что лишь усиливало общее призвание его особой роли во внешней политике…